Зина ахает совершенно, как Лепестинья, по-старушечьи, и я еще успеваю подумать, что маленькие дети великолепно приспосабливаются не только к характеру любимого человека, но даже к его возрасту.
Надешда, — фамильярничает, балуясь, Зина, — шадитешь шкорее жа штол! Проголодалишь, крашавиша?
От красавицы слышу!—отвечаю Зине.
Лепестинья и Зинаида заливаются смехом — один сдержанный, старческий, с хрипотцой, другой звонкий, стеклянно-чистый —• уж не спутаешь по голосам старого да малого! Но Зина и впрямь красавица. Она ведь теперь владелица целого набора прицепных бантов. В интернате хранит их в коробке из-под обуви, а здесь банты разложены на высокой спинке старинного дивана —точно клумба с цветами. Один светло-зеленый с белыми точечками, другой темно-зеленый, белый с голубыми горошинами, пурпурный, спокойно-коричневый, голубой, белый с красными полосками. Зина оказалась кокеткой, каждый час велит Лепестинье сменить ей бант, а Лепестиньин замысел мне известен — купить девочке платьев побольше, но с деньгами пока туго, и вот наделала бантов, они с любым платьишком годятся.